В.В. Быков в журнале "Дружба народов" опубликовал свою повесть под названием "Карьер". Эта повесть, как и практически все его произведения, о войне, о многострадальной земле Белоруссии, о трагических испытаниях, которые выдерживают или не выдерживают люди, оказавшиеся в ситуации, где возможность выбора ограничена крушением или отступничеством, равносильным измене.
1941 год. Лето и осень. Первые недели и месяцы тяжелой войны, обернувшиеся для сражающейся армии и для населения западных районов страны тяжкой, такой неожиданной и до конца не объяснимой бедой. Маленький пристанционный поселок, накрытый беспросветным пологом фашистской оккупации, первые массовые "акции" против беззащитных, растерянных мирных жителей и первые, еще не очень умелые шаги сопротивления захватчикам, каждый из которых оплачивается кровью. И, наконец, взгляд на то, что когда-то произошло в этих краях из нашего "мирного далека", взгляд, упирающийся, в конце концов, в обелиск со скорбным списком погибших и в обрыв карьера, где когда-то расстреливали подпольщиков...
Если вот так обнажить канву повести "Карьер", то может поначалу показаться, что все это узнаваемо и, прежде всего, по предыдущим произведениям белорусского писателя. Но чем более вчитываешься в страницы повести, тем более ощущаешь ее новизну, принципиальную значимость для В. Быкова, ее прочные внутренние связи с новыми произведениями о наших днях Ч. Айтматова, В. Астафьева, В. Белова и В. Распутина. Да и у самого Быкова современность никогда ранее так властно не врывалась в повествование о прошлом, никогда рассказу о наших днях не отводилось столько места в традиционном для писателя военном сюжете.
И дело не только в композиции повести. Именно современность становится здесь той нравственной точкой отсчета, от которой люди, пережившие военное лихолетье, вглядываются в свое и чужое прошлое, судят и себя и тех, кто остался в этом прошлом навсегда.
А что же ищет в старом карьере этот немолодой уже человек, вдовец и пенсионер, негромко, но, по всей видимости, достойно проживший жизнь? Может, им движет лишь ностальгия по ушедшей молодости? В повести В. Быкова есть и этот мотив. Вся она пронизана щемящим чувством ускользающей памяти о такой, казалось бы, недавней, но и такой далекой от текущих дел и событий ушедшей жизни. Сорок лет! Для истории срок невелик. А для людей?
Очень маленькая деталь в начале повести преисполнена глубокого смысла. Менялось название улицы, менялись хозяева дома, теперь совсем заброшенного, умирающего, а когда-то давшего приют раненому Агееву. И вот уже только совсем "глубокий старик в истоптанных валенках на тощих ногах", "постоянно находящийся во власти старческих дум", может хоть что-то сказать о Варваре Барановской, передавшей тогда молоденькому командиру Красной Армии самое дорогое, что у нее было, — не просто документы, память о своем погибшем сыне...
Пожалуй, впервые не только у В. Быкова, но и во всей нашей военной прозе так замедленно подробно и впечатляюще рассказано об операции, проведенной без какого-либо обезболивания в экстремальных условиях, об адской боли, которая обрушивается на человека, когда у него, предварительно сделав разрез, вытаскивают осколок, застрявший совсем рядом с бедренной костью. И как боятся солдаты ранения в живот, обрекающего человека на почти верную и мучительную смерть. И то чувство полной опустошенности, охватывающее человека перед казнью, когда все уже изболелось и отболело и держится лишь сознание, что "вся жизнь прожита без остатка и прожита не так, как хотелось, — в беспорядке, не в ладах с совестью, с ошибками и неудачами".
Возможно, что автор "Карьера" в данном случае не ставил себе цели прямой художественной полемики, но перед нами еще один принципиальный взгляд этих порывистых юношей сорок первого с их нетерпеливостью и максимализмом требований к себе и другим, с отчаянной храбростью вступающих в схватку с врагом и почти неизбежно гибнущих в первых же столкновениях.
Как же разобраться Агееву в своих жизненных трудностях? Такому твердому человеку, в своих убеждениях старающемуся быть абсолютно честным перед самим собой, молодому человеку с весьма ограниченными знаниями и кругозором? Еще более сложным оказался вопрос об истории Белоруссии, о народных традициях, о чем с Агеевым впервые заговорил Ковешко. И как-то неожиданно открылось, что об одном и том же почти теми же словами мог говорить искренний патриот — отец Марии и прибывший вместе с фашистами агент СД.
Доверие. Необходимая в тех условиях настороженность. Прямая подозрительность. Человеческое участие. Равнодушие и бездушие. Все вырастает в проблемы, над которыми ранее Агеев как-то не задумывался, а вот война поставила их перед ним обнаженно. Так же и вопрос о соотношении цели и средств, ведущих к ее осуществлению в условиях, где каждый шаг может быть оплачен слишком дорогой ценой. Нельзя сказать, что Агеев рассчитывает эти шаги и при этом прячется сознательно за чьюто спину. Он упрям и способен к бескомпромиссной оценке мотивов своих поступков. Но все-таки: каков же конечный результат? И все, что происходит потом: его стойкость на допросе, его холодное презренье к полицаям, Ковешко и немецкому офицеру, пришедшему поговорить со странным русским офицером, — не может отменить в нем самом чувства вины, остро ощущаемой даже в момент казни.
Дальше речь идет о том, что повесть В. Быкова построена так, что сцены из сегодняшней жизни, переплетаясь со сценами военными, занимают в ней, пожалуй, не меньшее место. И пусть ограничен кругозор постаревшего Агеева, все же ему с опытом прожитой жизни многое видать.
Счет, принимаемый безоговорочно человеком честным, трудно, но достойно прожившим всю отпущенную ему жизнь. И хотя прибывшие на карьер бульдозеры оставляют ему крохотную надежду на то, что Марию, может быть, миновала их общая участь, раскоп собственной памяти и совести, который Агеев вел, работая два долгих летних месяца в карьере, наконец, закончен.
На мой взгляд, финал повести не является пессимистичным. Именно потому, что он пронизан верой автора в лучшие качества человека, и именно эту веру нам необходимо нести с собой из века в век.
| < Предыдущая |
|---|