Все школьные сочинения по литературе

«Архипелаг ГУЛАГ» был написан А. И. Солженицыным между 1958 и 1967 годом и стал составной частью потока документальной литературы в послесталинскую эпоху. В «Послесловии» к этому произведению автор признал: «Эту книгу писать бы не мне одному, а раздать бы главы знающим людям. Уж я начинал эту книгу, я и бросал ее. Но когда вдобавок к уже собранному скрестились на мне еще многие арестантские письма со всей страны — понял я, что раз дано все это мне, значит я и должен».

Сам автор «Архипелага» определил его жанр и способ изображения в нем истории как «опыт художественного исследования». Солженицын предлагает нам воспринимать эту книгу скорее как «художественный», чем как исторический текст. При этом он рассматривает правду с точки зрения нравственного выбора.

Подтверждение этому можно найти в рассуждениях рассказчика в четвертой главе первого тома: «Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был — вполне подготовленный палач. Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением. Если б это было так просто! — что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. В течение жизни одного сердца линия эта перемещается на нем, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство расцветающему добру. Один и тот же человек бывает в свои разные возрасты, в разных жизненных положениях — совсем разным человеком. А имя — не меняется, и ему мы приписываем все. Завещал нам Сократ: познай самого себя!»

Допуская возможность того, что он сам, либо кто-нибудь из его сокамерников, либо кто-то еще мог бы стать палачом, Солженицын говорит о главном в своей книге — поиске правды и человеческой душе. Проблема нравственного выбора человека — выбора между добром и злом — для Солженицына важнее любой политической истины.

Для раскрытия главной темы произведения Солженицыну понадобилось хорошо разобраться в исторической обстановке, которую он описывал в «Архипелаге». Поэтому можно сказать, что во внутренней структуре этой книги переплелось личное и историческое.

Из вводной части «Архипелага ГУЛАГ» становится ясно, что многое в нем основано на личном опыте рассказчика — опыте одиннадцати лет заключения. Автор говорит о том, что личный опыт неотделим от истории, от пережитых событий и опыта поколения. Кроме того, свидетельства эпохи, описываемой Солженицыным, подкреплены показаниями 227 человек. Автор пишет: «Эту книгу непосильно было бы создать одному человеку. Кроме всего, что я вынес с Архипелага, материал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах (перечень из 227 имен). Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым».

Эти рассказы привлекаются Солженицыным не только для большей объективности описания, но и для того, чтобы получить право говорить от имени всего поколения. Можно сказать, что личная память Солженицына расширяется за счет показаний свидетелей, а они, в свою очередь, дополняются документами описываемых времен (политическими манифестами, партийными докладами, судебными отчетами и другими).

И все же автор «Архипелага» постоянно напоминает о невозможности «объективной истории». В начале четвертой главы первого тома («Голубые канты») он объясняет читателю свою точку зрения: «Мы слишком страдаем, углублены в свою боль слишком, чтобы взглядом просвечивающим и пророческим посмотреть на бледных ночных катов, терзающих нас.  Внутреннее переполнение горя затопляет нам глаза — а то какие бы мы были историки для наших мучителей!» В десятой главе («Закон созрел»), где рассказывается о процессах периода чисток, Солженицын вновь говорит об искаженном восприятии событий жертвами. Он пишет, что на партийных лидеров — например, на Бухарина — смотрели, как на «сверхлюдей», как на выдающихся личностей. Солженицын отвергает это, подчеркивая, что эти люди были простыми смертными, а действительно выдающиеся личности среди них встречались редко.

Множество голосов. свидетелей в книге противопоставлены Солженицыным единогласию идеологии. Она представлена в книге прямыми цитатами из политических манифестов, документов, судебных отчетов, речей партийных деятелей, газетных статей. Эту «объективную» историю мы встречаем на протяжении всего повествования. Солженицын гневно осуждает идеологию: «это она дает искомое оправдание злодейству и нужную долгую твердость злодею». По Солженицыну, идеология — это «та общественная теория, которая помогает ему (злодею) перед собой и перед другими обелять свои поступки, и услышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почет».

Можно сделать вывод, что исторический взгляд Солженицына не только субъективный, но и пристрастный. Он резко выступает против духовного и физического подавления человека системой, которую и обслуживает идеология. Своей ярко выраженной оценочностью «Архипелаг ГУЛАГ» отличается от традиционных исторических повествований. Потому что художественная правда неотделима для Солженицына от правды нравственной, правды о человеческой душе, о борьбе между добром и злом, между истиной и ложью. Выбранный автором для «Архипелага ГУЛАГ» способ описания истории, несмотря на сильные элементы субъективности и оценочное (а может, и благодаря им?), создает у нас значительно большее ощущение истории, чем любой самый достоверный исторический источник.

«Скажут нам: что ж может литература против безжалостного натиска открытого насилия? А не забудем, что насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью, — писал Солженицын. — А нужно сделать простой шаг: не участвовать во лжи. Пусть это приходит в мир и даже царит в мире, — но не через меня». Про самого Солженицына можно сказать, что он сделал этот «простой шаг». Он не только не участвовал во лжи, но и всем своим творчеством постарался разоблачить ее.